Ярость неба [= Не все вернутся] - Сергей Зверев

Оксана долго молчала, опустив голову, потом очень тихо произнесла:

– Да, такой момент был. Правда, очень короткий. Но я не могу себе этого простить.

Дьяк мягко погладил ее по спине и тяжело вздохнул. Потом повернулся к двум «погранцам» и спросил, заговорщически прищурившись:

– Вы ничего не слышали, парни. Лады?

– Лады, – улыбнулись «погранцы» и согласно, как это и подобает очень похожим людям, посмотрели за окно, где показался родной российский берег.

Казенная однокомнатная квартира холостого офицера в блочном пятиэтажном доме. Совмещенный санузел, потертая мебель из ДСП. Кресло, абажур, несколько книжных полок без стекол. Вытертый ковер на полу.

Заходящее солнце высвечивает на полу узкую полоску, протягивает тонкую линию дальше, на край неширокой кровати.

– Мне очень хорошо с тобой, Ястреб.

Эти слова словно возникают из ниоткуда. Женский голос звучит тихо и тепло.

– Хорошо, что тебе хорошо. – Мужчина садится на постели, щелкает зажигалкой, закуривает. Задумчиво выпускает сизые клубы дыма, которые тянутся к потолку красивыми облачками, тают в свете солнечного луча. – Было бы всегда так все просто, Оксана. Чаще-то мы не в состоянии четко отделить доброе от дурного. И соответственно получаем по заслугам... Моя первая жена – отличный тому пример. Я в ней души не чаял. Любил, на руках носил. Доверял безгранично. Никогда не изменял. Думал, что и она мне тем же отвечает. А потом... Как-то возвратился из очередного рейда, дома не был недели три. И нахожу квартиру пустой. На кухонном столе – записка. Извини, мол, так и так, полюбила другого, больше так жить не могу. И так далее. Я выпил с горя бутылку водку, ночь бессонную провел. А потом решил – раз уж у нее такая любовь, что ж поделаешь. Она же не моя собственность. Пусть валит на все четыре стороны. Я перетерплю. И согласился с этим, свыкся. Стал жить один. А месяца через два случайно узнаю – «добрые» люди сообщают, что она мне верность никогда не сохраняла. Гуляла в военном городке довольно широко. Только я – в рейд, она – налево. Вот тут уж я взбеленился по-настоящему. И с тех пор уже не могу женщинам верить...

Ястреб с дикой силой гасит окурок в металлической банке из-под кофе, ставит ее на пол, ложится в кровать, обняв левой рукой Оксану.

– Я надеюсь, ты не будешь меня ревновать? – Она приподнимается на локте.

Солнце отражается в ее зрачках, как в зеркалах.

– Нет. Но...

– Договаривай. – Оксана сильнее прижимается к нему всем телом.

– Вчера, когда я вернулся из штаба, ты читала письмо. И быстро спрятала его, как только я вошел в комнату. Не надо от меня ничего скрывать, Фея. – Ястреб позволяет себе усмехнуться, назвав ее позывной, который когда-то сам придумал.

– Я ничего от тебя не скрываю. Это письмо мне прислал Дьяк. За эти два месяца, после того как мы вернулись из рейда, он писал мне несколько раз. Это – пятое по счету.

– И о чем же он пишет? – Ястреб сам чувствует, что голос его звучит глухо и тревожно.

– О своей жизни. – Оксана ложится на спину, смотрит на низкий потолок с облупившейся штукатуркой. – Он любит говорить, что спецназовец он только временно. А призвание у него совсем другое. Духовное. Мол, брошу скоро армию и снова стану священником. Прямо как Арамис. Шутит, наверное. Но в каждой шутке, ты же знаешь, есть только доля шутки. Еще рассказывает о том, как жизнь понимает. Очень интересно. Еще меня он удивил последним письмом. Стихи прислал...

– Стихи? Первый раз слышу, чтобы «спецы» писали стихи. Песни сочиняли. Я сам в свое время этим грешил. В Афгане еще. Но чтобы стихи...

– Хочешь, почитаю? Они хорошие. – Оксана вытаскивает из-под подушки небольшой конверт, вынимает сложенный лист бумаги. – Слушай.

Оксана читает без выражения, иногда ошибается в интонациях, но стихи все равно производят на Ястреба впечатление. Трудно поверить, что их написал Дьяк.

Летят перелетные птицы

Знамением смены сезона,

Не всем им дано возвратиться,

И это подобно закону.

На севере – льды и торосы,

Тундры, холодные ветры,

Ливни, секущие косо...

Вот и закончилось лето.

Внизу – облетевшие рощи,

Распадки, дубравы и реки...

Возможно, остаться и проще,

Но так уж сложилось вовеки.

Лежат разноцветной картиной

Степи, воспетые в мифах.

По этим холмам и долинам

Кочуют потомки скифов.

Горы уютного Крыма

С городом Херсонесом

К морю спускаются зримо,

Словно пологим отвесом.

Вдали, за бушующим Понтом,

Опять воздымаются скалы,

Над плоскогорьями плотно

Туманы лежат одеялом.

Южней, за горой Араратом,

Пути неисповедимы...

Туда, к пределам Евфрата,

Идут легионы Рима.

На солнце блистают доспехи,

Осями скрипят колесницы,

А в небе, как некие вехи,

Летят перелетные птицы.

Летят быстротечные годы

Пунктиром божественных нитей.

И вновь, как ребенок в воду,

Сходит с креста спаситель.

И вновь, как и в прежние веки,

В поход собирается стая,

Минуя долины и реки

Всего евразийского края.

Леса, как во время оно,

Нити коммуникаций,

Трассы с огнями неона

Железнодорожных станций.

Под ними гудят теплоходы,

Волны шумят на просторе,

Бурей осенней погоды

Сковано Черное море.

В облаках, как грязная вата,

На них надвигается суша,

Где вдали, у пределов Евфрата,

Стоят легионы Буша.

Стрелами из арбалета

Птицы лететь готовы

В две тысячи пятое лето

От рождества Христова.

– Тебе понравилось? – В глазах Оксаны играют лукавые искры.

– Понравилось.

– И мне. Только это на Дьяка совершенно непохоже. Не его стиль. Он лаконичен. Не растекается мыслью по древу. Говорит ясно и понятно. Но раз сказал, что он написал, – значит, действительно он. Дьяк не врет.

– Что же он еще пишет?